 В четырехтомном академическом издании «Истории Чечни с древнейших времен до наших дней» (Грозный, 2013) легендарный чеченский наиб времен Кавказской войны Байсунгур Беноевский (1794-1861) не упомянут авторами в разделе по этому периоду. Нет его имени и в числе 14-ти перечисленных «религиозных деятелей, государственных руководителей и военачальников, выдвинувшихся в период народно-освободительной борьбы горцев в 30-50-е годы XIX в.».
О наибе Байсунгуре авторы «Истории Чечни…» упоминают в параграфе «Беноевское и Аргунское восстание 1860-1861 гг.» как о руководителе восставших.
Здесь он уже представлен «известным наибом Беноевского общества» времен Кавказской войны, человеком, обладавшим «большим влиянием на других участников антиколониальной борьбы народов Северного Кавказа, включая имама Шамиля».
Здесь же, авторы академического издания, без каких либо ссылок на источники пересказывают сюжет, который стал «классическим» в биографии легендарного наиба, не единожды воспетый писателями, бардами и живописцами. По мнению авторов, «когда 25 августа 1859 года в Гунибе имам Шамиль сдался в плен, неистовый Байсунгур, потерявший в боях руку и ногу, отказался признать капитуляцию и удалился в родной аул, что бы продолжать дело своей жизни».
О тяжелых увечьях мужественного наиба – «одноглазого», «одноногого», «однорукого», авторы, по все видимости, не преувеличивают. Известны свидетельства двух современников наиба – имама Шамиля и его сына Газимухаммада, записанные в июле-августе 1860 г. А. Руновским. По одному из них упоминается наиб беноевцев «Байсунгур по прозванию «Биргез» (одноглазый, кривой)», по другому, «важный человек … Байсунгур, отличавшийся знатностью рода и вместе с тем необыкновенным безобразием: рябой, одноглазый, с одной ногой, с одной рукой, искривленной в дугу».
По преданиям, «его привязывали к лошади кожаными ремнями, и не ведающий страха наиб, выхватывая единственной рукой шашку и сверкая единственным глазом, мчался в самую гущу врагов».
Однако, факт присутствия наиба Байсунгура на Гунибе в августе 1859 г. выступает не более чем вымыслом, поскольку широко распространенное предание не находит подтверждения ни в местных, ни в российских источниках (штабной и официальной военной корреспонденции, многочисленных воспоминаниях современников, участников осады и др.).
Возможно, этот драматический сюжет получил распространение после издания исторического романа чеченского писателя А.Айдамиров «Долгие ночи» (Грозный, 1972).
Немногим позднее, но без каких либо ссылок, этот сюжет как исторический факт был введен в научный оборот чеченским историком Долханом Хожаевым в несколько беллетризованном исследовании «Чеченцы в русско-кавказской войне» (Грозный, 1998).
По Д. Хожаеву решение имама Шамиля выйти к кн. Барятинскому из осажденного Гуниба, «роковой шаг», сопровождалось «яростью и проклятием, брошенное вслед искалеченным наибом из Беноя».
Известна и опубликована значительная переписка имама Шамиля времен Кавказской войны, но здесь не встречается имя легендарного чеченца.
Между тем, по утверждению чеченского историка Д. Хожаева, Байсунгур был назначен наибом Беноя в 1839 г..
По Д.Хожаеву (возможно, ссылавшемуся на местный материал), «Шамиль назначил Байсунгура наибом общества Беной, бессменным предводителем которого он и оставался до конца своих дней. Известны имена соратников Байсунгура: Солтамурад из рода Жоби-некъе был главным помощником Байсунгура, исполнял обязанности мазуна (заместитель наиба) в беноевском обществе; Джаапар из рода Жоби-некъе, который был начальником сотни (наиб); а также ДжогIа из того же беноевского рода, выполнявший обязанности кадия (къеда) в Беное».
По А. Руновскому, который в 1860 г. записывал со слов имама, «в награду необыкновенной храбрости и преданности делу Газавата, Байсунгур получил от Шамиля две медали».
Тем не менее, имя Байсунгура не известно русским источникам времен Кавказской войны.
В 1838 г. ген.-л. Фезев одном из рапортов выделил руководителей «непокорных чеченцев» Ичкерии и, называя Беной как один из его центров, не упоминает в их числе имя Байсунгура. Фезе писал: «…в непокорной части земли Ичкеринцев – или в так называемом Нахчуо, где Беной главная деревня. Там Мулла-Уди собрал партию человек до 60-ти и Ташев-хаджи – таковую из человек 40, с коими стараются привлечь покорных ичкеринцев и ауховцев к шариату».
Не встречается имя Байсунгура в русских источниках и 1839 года. В частности, в рапорте ген.-л. Граббе военному министру гр. Чернышеву от 10 мая 1839 г. непокорный Беной связывается генералом с именем Ташев-хаджи: «Я намерен двинуться в самый центр земли Ичкеринцев, к главному их аулу Беною, наиболее содействовашему замыслам Ташев-хаджи». Скорее всего, Ташев-хаджи опирался в Беное на поддержку в лице Байсунгура
В 1839 г., в конце августа, по Д. Хожаеву, в Беной «бежал потерпевший поражение в Дагестане, но увенчанный в Ахульго славой мужественного воина Шамиль со своей семьей и несколькими соратниками. Измученного имама Дагестана приютил у себя Байсунгур». На самом деле Беной являлся лишь одним из пунктов в цепи селений, по которым следовал разбитый имам: Ахульго – Артлух – Алмак – Зандак – Даттых – Беной – Ведено – Гуш-Керт.
Историограф Мухаммед-Тахир аль-Карахи, 1850-1858 годы исполнявший в Дарго обязанности «писца», о пребывании имама Шамиля в Беное писал: «Затем мюриды пошли и остановились в селении Беной. Беноевцы оказали им гостеприимство и большое уважение. Беноевец, кунак Шамиля, приходил даже в Даттых, чтобы лично принять его как гостя. Там же…родился Мухаммадшапи, сын Шамиля. …Затем мюриды двинулись из Беноя и прибыли в село Ведено». М-Тахираль-Карахи пишет о сделанных тогда имамом назначениях: «Когда Шамиль прибыл в Беной и Ведено, к нему присоединились …Шуаиб Центороневский и Джавадхан Даргонский. … Шамиль назначил Шуаиба и Джавадхана наибами в тех двух краях». О Байсунгуре, наибе Беноя, или кунаке имама – ни слова.
Имя Байсунгура не встречается в российских источниках и в 1840 г., когда поднялась практически вся Чечня. В частности, он не упомянут в рапорте ген.-г. Граббе от 23 марта 1840 г., в котором перечислены имена чеченцев, возглавивших Ичкеринское общество, «начавших усиливать свои партии, собирать аманатов, ружья и продовольствие, обязывать их общей клятвою». Это – «Ташев-хаджи, Шуаиб-мулла и Джевад-хан».
По А. Руновскому, Газимухаммад вспоминает случай, который несколько проясняет положение Байсунгура в имамате последние годы. Он произошел незадолго до взятия русскими войсками Ведено в апреле 1859 г., когда «Шамиль получил известия, возбудившие в нем сомнение насчет верности Беноевцев; вследствие чего послал его с сильною партиею к Беною удостовериться в справедливости этих слухов, и во всяком случае взять аманатом самого важного, самого нужного для Беноевцев человека.Этим важным человеком оказался Байсунгур, отличавшийся знатностью рода…».
Трудно предположить, что имам Шамиль, отдавая это приказ, не мог не знать к тому времени, кто в Беное являлся «важным человеком». Байсунгур встретил приказ имама достойно: «Указывая на свои глаза, на руки и ноги, Байсунгур говорил Гази-Магомету: «Все эти раны и увечья я получил, сражаясь против Русских, и теперь я уже больше никуда не гожусь. Подумай: не будет ли тебе стыдно, что ты возьмешь в аманаты этакую дрянь? Возьми-ка лучше кого-нибудь другого, от кого можно ожидать проку больше, чем от меня». Но и сын имама вел себя не менее достойно. Его ответ «заключал в себе и уважение к заслугам Байсунгура и тонкую лесть, весьма искусно связавшую наружное его безобразие с внутренними достоинствами и с причинами, от которых безобразие произошло.
Вообще же, из слов Гази-Магомета, Байсунгур должен был заключить, что его следует считать самым красивым молодцом во всем Дагестане. Таким обращением, Гази-Магомет вызвал со стороны Байсунгура большое к себе расположение». Инцидент был дипломатично исчерпан, сам имам Шамиль «объявил ему, что убеждаясь его словами, он не хочет лишить Беноевцев их храброго Наиба; но имея надобность взять от них аманата, он считает в этом звании Байсунгура, которого оставляет дома, вполне доверяя его чести».
По русским источникам, аманатов из селений, подозреваемых в нежелании воевать, приказано было брать не только в Беное. В «Журнале военных действий …с 6-го по 12-е мая 1859 г.», в рапорте командующего войсками Левого крыла Кавказской Линии ген.-л. гр. Евдокимова военному министру ген.-ад. Сухозанету, упоминаются ичкеринские аулы «Белетли, Саясан, Аллерой, Шуани и Гурдали», которые 9 мая прислали своих депутатов к «ген.-м. Кемферту с изъявлением покорности и просьбою о помощи против Кази-Магомы, который, явившись со значительною партией Тавлинцев, требовал от них аманатов».
На другой день ген.-м. Кемпферт двинулся со своим отрядом к аулу Гурдали, и Газимухаммад был вынужден отступить к Дарго. Вскоре войска заняли позицию на горе Кетим-Корт, «куда явились депутаты от остальных аулов». Евдокимов писал: «Теперь вся Ичкерия покорена и только в окрестностях Беноя в лесах осталась шайка абреков разных племен».
Вскоре, спустя месяц, по тому же «Журналу военных действий… с 12-го по 22-е июня 1859 г.», выясняется, что о непокорности Беноя свидетельствуют не только «шайка абреков», но и все ее жители. Согласно рапорту гр. Евдокимова, к 12 июня «почти все аулы Ичкерии прислали от себя ген.-м. Кемферту депутации с изъявлением совершенной покорности», но «жители аула Беной и нескольких хуторов, лежащих… по верховьям реки Аксай …не последовали общему примеру». Несомненно, во главе непокорных «жителей села Беной» находился «самый важный для беноевцев человек» Байсунгур, хотя его имя вновь в документе не упомянуто.
К тому времени, к середине июня 1859 г., имам Шамиль находился уже в Дагестане, в обществе Гумбет – на левом берегу Андийского Койсу, в укреплении Килатль (возле аула Ичичали). Имама Шамиля сопровождают «мухаджиры из Чиркея и им подобные» (по Абдурахману), но вновь в местных источниках ни слова о Байсунгуре.
По сочинению Мухаммад-Тахир аль-Карахи «Блеск дагестанских сабель…», в русском переводе 1926-го года (известном как «Три имама»), в одной из последних глав встречается упоминание о неизвестном чеченце, который после падения Ичкерии последовал далее с имамом: «…Таким образом вся Чечня подпала под власть русских. Из всех чеченцев только один не покинул имама и сопровождал его в Нагорный Дагестан. Имам с самыми близкими своими соратниками основался в ауле Ичичали. Вся же партия его приверженцев рассеялась по всем селениям Гумбетовского общества».
Возможно, упоминание о неизвестном чеченце, который не покинул имама, давало основание, хотя и призрачное, для предположений, что здесь речь идет о чеченце Байсунгуре Беноевском.
По профессиональному переводу приведенного источника, выполненного востоковедом А. Барабановым в 1940 г., этот текст выглядит иначе: «…Таким образом, все вилайеты Чечни, один за другим, подпали под власть русских. Из жителей этих вилайетов никто не ушел с имамом, кроме одного наиба Османа и тех, кто был [ранее] с ним». Наибом Османом, по Абдурахману из Газикумуха, являлся чеченский «наиб Усман из Жалка», которого «имам его любил за усердие при несении военной службы». Но и чеченский наиб Осман из Жалка не находился в числе тех, кто поднялся с имамом на Гуниб в июле 1859 г. По Абдурахману, когда «Шамиль покинул Чечню и перешел в Дагестан, этот наиб со своей семьей отправился с ним, но когда Шамиль поднимался на гору Гуниб, Шамиль вернул его с дороги к себе на родину, стыдясь за его большую семью и малых детей».
По мнению Д. Хожаева наиб Байсунгур мог присоединиться к имаму на Гунибе и несколько позже, в конце июня, когда «Байсунгур с родственниками, следуя своему обету газавата и присяге на верность имаму, двинулся на помощь Шамилю в горный Дагестан».
Но это всего лишь предположение, неподкрепленное автором источниками, как и другое, которое автор так же разделяет: «Шамиль покидает Чечню, вместе с ним уходит в горный Дагестан и непокорный Байсунгур со своим отрядом».
Известен ряд письменных источников, сочинений местных дагестанских авторов–современников и непосредственных участников событий на Гунибе в августе 1859-го года (Абдурахман из Газикумуха, Гаджи Али из Чоха, Дибир Инквачилав, Мухаммад-Тахир ал-Карахи, Хайдарбек из Гиничутля).
Ни в одном из этих сочинений не упоминается имя чеченца Байсунгура – ни в числе тех, кто вырвался на Гуниб в ночь на 26 июля 1859 г., ни в числе тех, кто занимал ключевые позиции в обороне Гуниба или участвовал в сражении.
Оборона Гуниба, организованная в конце июля 1859 г. по прибытии имама Шамиля, хорошо представлена по местным источникам. По словам наиба Инквачилава, осажденные на Гунибе горцы располагали небольшими силами, «двумя-тремястами людей, полуголодных и плохо вооруженных». По Абдурахману из Газикумуха, войско имама на Гунибе составляло «менее трехсот воинов». По Мухаммед-Тахиру аль-Карахи, с вырвавшимся на Гуниб имамом Шамилем и его ближайшими сподвижниками было «около двухсот сражающихся ополченцев». Практически каждый горец был на виду и на счету. «Затеряться» в их числе, тем более известному наибу со своим отрядом, было сложно.
По Инквачилаву, при организации обороны Гуниба были учтены места, «которые внушали опасение и требовали постоянного наблюдения».
Таковых, по его мнению, было семь: «Первое из них лежало против Ругуджи, два следующих – против Куяды (с запада), затем целых три – со стороны Хоточа и Хиндаха и, наконец, последнее – со стороны нижнего уступа, где теперь расположено русское укрепление». По местным источникам поименно известно, кому были поручены охрана подступов к Гунибу и кто находился на его укрепленных позициях– Байсунгура в их числе нет. Один из Куядинских подъемов занимал «кудалинец Амирасул Магома с 7 мюридами», другой – двоюродный брат Шамиля Ибрагим с 5 мюридами. Над Ругуджинским подъемом позиции занимал «уркачинец Муртаза с 20 муридами».
Один из Хоточинских подъемов был поручен сыну имама Газимухаммаду с 25 мюридами, другой – чохцу Муса-Хаджияву с 5 мюридами, Хиндахский подъем занимали 4 гунибцев. Наиболее вероятный пункт нападения русских, подъем с нижней террасы Гуниба, был укреплен завалом со 124 бойницами и 4-мя орудиями. Обороной этого важнейшего пункта руководил сам имам Шамиль со 40 мюридами («которые к ночи уменьшались до 15, так как были еще другие места, требовавшие ночных караулов»).
По воспоминаниям наиба Дибира Инквачилава, «коменданта Гуниба» (по М. Алиханову), «управляющего (амил) делами тех, кто находился на Гунибе» (по Геничутлинскому), имя Байсунгура не упоминается в числе тех, кто входил на осажденном Гунибе в «совет около 10 человек, наиболее известных и почитаемых».
По Абдурахману из Газикумуха, наиба Байсунгура нет в числе членов «совета асхабов» имама, созванного на обсуждение ультиматума главнокомандующего.
Абдурахман поименно перечисляет членов совета, состоявшего из «товарищей-приверженцев» имама «серьезным ученым хаджи Ибрагимом – мухаджиром из Абадзеха, любимцем имама в Дарго; ученым мухаджиром хаджи Насруллахом Кюринским из Кепира; мухаджиром хаджи Хайруллахом из Герата, ученым Хаджиали, сыном Малика из Чоха, старым наибом мухаджиром Микик Муртазаали из Чиркея, наибом Дибиром Аварским, и другом имама с малых лет мухаджиром Юнусом из Чиркея». Мухаммед Тахир ал-Карахи не находился тогда на Гунибе, но находит необходимым немногим позже дополнить этот список еще одним именем одного из присутствовавшего на совете сподвижника имама – бывшего наиба Гальбац ал-Карати.
Не встречается имя Байсунгура в многочисленной русскоязычной мемуарной литературе и официальных источниках, описывающих переговорный процесс уже собственно на Гунибе. Выход имама Шамиля к кн. Барятинскому подробно описан у очевидцев, как с той, так и сдругой стороны. В частности, у горцев, непосредственно присутствовавших при этом событии– у Гаджи-Али, Абдурахмана, Инквачилава. Вновь ни один из них не упоминает наиба Байсунгура.
Другое широко известное предание о том, что «после того, как Шамиль сдался в плен, Байсунгур, прорвав окружение, ушел в Чечню», не выдерживает никакой критики, даже не обращаясь к источникам, если иметь представление о топографии Верхнего Гуниба, расположение на нем аула Гуниба и количество войск, его окруживших.
Спустя год после событий на Гунибе в августе 1859 г., в Калуге, в августе 1860 г. в семье имама вспоминают Байсунгура. Связано это было с возвращением из поездки в Дагестан сына имама Газимухаммада, который привез с собой ворох новостей, «большею частью касавшиеся собственно его дел, но между ними были некоторые подробности о последних событиях в Ичкерии и Чечне».
По А. Руновскому, Газимухаммад «рассказал еще небольшой эпизод, весьма характеризующий … личность Байсунгура». Бывшему наибу было предложено сдаться: «Посланные флигель-адъютанта полк. Черткова сделали это предложение, разговаривая с ним на кладбище. В ответ на их слова, Байсунгур указал на ближайшие могилы и произнес: «Вот с ними поговорите вы о вашем деле, они вас услышат скорее, нежели я». По мнению имама, переговоры с Байсунгуром были бессмысленны, он «ничего не желает, как только умереть, сражаясь против христиан».
По А. Руновскому, в октябре 1860 г. имам Шамиль замечает, что «хотя наступающая зима и даст возможность окончательно справиться с Байсунгуром, во всяком случае уничтожение его шайки обойдется нам недешево потому, что Байсунгур не только сам не отдастся в руки живой, но и сумеет передать энтузиазм своим людям, которые решились разделить его участь».
Между тем, Д.Хожаев приводит по этому периоду военной биографии Байсунгура еще одно безосновательное предание, в нем вновь противопоставляются «свободолюбивый» наиб и «покорившийся» имам. Согласно этому преданию, «бывший имам Шамиль по настоянию царя написал ему письмо, укоряя его в том, что тот напрасно губит людей в безнадежной борьбе, ибо силы царя неисчислимы. Байсунгур послал Шамилю ответ, в котором со свойственной ему резкостью и прямотой заявил, что Шамиль опозорил себя навеки тем, что променял борьбу за свободу на плен и рабство, и что он, Байсунгур, пока жив, будет сражаться за свободу своего народа». О переписке имама и наиба известно только по этому преданию. Но известно другое – о желании сына имама принять участие в переговорах с наибом Байсунгуром.
По А. Руновскому Газимухаммад утверждал, что «он ручается за полный успех этого дела, основывая его на убеждении что для замирения необходимо одно лицо, ручательство которого было бы в глазах Байсунгура надежным в неприкосновенности его и в устройстве его оседлости в Беное, а не в другом месте», поскольку «единственное условие, которое может поколебать мрачную решительность Байсунгура, это обещание оставить его на жительстве там, где лежит прах его предков». Газимухаммад уверен, что Байсунгур поверит обещаниям, если получит их «от самого Шамиля, или от кого-либо из членов его семейства». Руновский пишет: «На эти слова Военным министром сделано было замечание карандашом «Руновский слишком доверяет чистосердечию и преданности Кази Магомета». Внизу, Собственною Его Величества рукою написано карандашом «Я также полагаю, что возвращение его на Кавказ соглашаться не должно», 18 ноября 1860 г.».
Как уже упоминалось, в русских источниках имя Байсунгура впервые появится лишь в мае 1860 г., в связи со вспыхнувшими «волнениями в Чечне». Но оно не успеет в них «примелькаться», восстание вскоре будет подавлено.
В декабре 1861 г. командующий Кавказской Армией ген.-адъют. кн. Орбелиани в рапорте военному министру ген.-адъют. Милютину писал: «Настойчивые действия наших войск в суровую зиму прошлого года (под командованием ген.-л. Кемпферта) принудили Ичкеринцев изъявить безусловную покорность, а со взятием предводителя мятежников Байсунгура, исчезли все поводы к беспорядкам в этой части края».
Военно-полевой суд приговорил Байсунгура к смертной казни через повешение, приговор был приведен в исполнение в Хасав-Юрте; тело тайно предано земле на одном из кладбищ Кишен-Ауха.
Автор: Патимат Тахнаева
Источник: dagestanpost.ru |
